Неточные совпадения
Он молча
вышел из двери и тут же столкнулся с Марьей Николаевной, узнавшей о его приезде и
не смевшей войти к нему. Она была точно такая же, какою он видел ее в Москве; то же шерстяное платье и
голые руки и шея и то же добродушно-тупое, несколько пополневшее, рябое лицо.
«А ничего, так tant pis», подумал он, опять похолодев, повернулся и пошел.
Выходя, он в зеркало увидал ее лицо, бледное, с дрожащими губами. Он и хотел остановиться и сказать ей утешительное слово, но ноги вынесли его
из комнаты, прежде чем он придумал, что сказать. Целый этот день он провел вне дома, и, когда приехал поздно вечером, девушка сказала ему, что у Анны Аркадьевны болит
голова, и она просила
не входить к ней.
А уж куды бывает метко все то, что
вышло из глубины Руси, где нет ни немецких, ни чухонских, ни всяких иных племен, а всё сам-самородок, живой и бойкий русский ум, что
не лезет за словом в карман,
не высиживает его, как наседка цыплят, а влепливает сразу, как пашпорт на вечную носку, и нечего прибавлять уже потом, какой у тебя нос или губы, — одной чертой обрисован ты с ног до
головы!
Сидят они на том же месте, одинаково держат
голову, их почти готов принять за мебель и думаешь, что отроду еще
не выходило слово
из таких уст; а где-нибудь в девичьей или в кладовой окажется просто: ого-го!
Хотя мне в эту минуту больше хотелось спрятаться с
головой под кресло бабушки, чем
выходить из-за него, как было отказаться? — я встал, сказал «rose» [роза (фр.).] и робко взглянул на Сонечку.
Не успел я опомниться, как чья-то рука в белой перчатке очутилась в моей, и княжна с приятнейшей улыбкой пустилась вперед, нисколько
не подозревая того, что я решительно
не знал, что делать с своими ногами.
Если мне, например, до сих пор говорили: «возлюби» и я возлюблял, то что
из того
выходило? — продолжал Петр Петрович, может быть с излишнею поспешностью, —
выходило то, что я рвал кафтан пополам, делился с ближним, и оба мы оставались наполовину
голы, по русской пословице: «Пойдешь за несколькими зайцами разом, и ни одного
не достигнешь».
Но Лужин уже
выходил сам,
не докончив речи, пролезая снова между столом и стулом; Разумихин на этот раз встал, чтобы пропустить его.
Не глядя ни на кого и даже
не кивнув
головой Зосимову, который давно уже кивал ему, чтоб он оставил в покое больного, Лужин
вышел, приподняв
из осторожности рядом с плечом свою шляпу, когда, принагнувшись, проходил в дверь. И даже в изгибе спины его как бы выражалось при этом случае, что он уносит с собой ужасное оскорбление.
У них
не человечество, развившись историческим, живым путем до конца, само собою обратится, наконец, в нормальное общество, а, напротив, социальная система,
выйдя из какой-нибудь математической
головы, тотчас же и устроит все человечество и в один миг сделает его праведным и безгрешным, раньше всякого живого процесса, без всякого исторического и живого пути!
Отец мой потупил
голову: всякое слово, напоминающее мнимое преступление сына, было ему тягостно и казалось колким упреком. «Поезжай, матушка! — сказал он ей со вздохом. — Мы твоему счастию помехи сделать
не хотим. Дай бог тебе в женихи доброго человека,
не ошельмованного изменника». Он встал и
вышел из комнаты.
— Слушаю-с, — со вздохом отвечал Тимофеич.
Выйдя из дома, он обеими руками нахлобучил себе картуз на
голову, взобрался на убогие беговые дрожки, оставленные им у ворот, и поплелся рысцой, только
не в направлении города.
Но ни Катя, ни Аркадий ее даже
не поняли. Они ее дичились; невольно подслушанный разговор
не выходил у них
из головы. Впрочем, Анна Сергеевна скоро успокоила их; и это было ей нетрудно: она успокоилась сама.
— Французы, вероятно, думают, что мы женаты и поссорились, — сказала Марина брезгливо, фруктовым ножом расшвыривая франки сдачи по тарелке;
не взяв ни одного
из них, она
не кивнула
головой на тихое «Мерси, мадам!» и низкий поклон гарсона. — Я
не в ладу,
не в ладу сама с собой, — продолжала она, взяв Клима под руку и
выходя из ресторана. — Но, знаешь, перепрыгнуть вот так, сразу,
из страны, где вешают, в страну, откуда вешателям дают деньги и где пляшут…
Дядя Яков действительно вел себя
не совсем обычно. Он
не заходил в дом, здоровался с Климом рассеянно и как с незнакомым; он шагал по двору, как по улице, и, высоко подняв
голову, выпятив кадык, украшенный седой щетиной, смотрел в окна глазами чужого.
Выходил он
из флигеля почти всегда в полдень, в жаркие часы, возвращался к вечеру, задумчиво склонив
голову, сунув руки в карманы толстых брюк цвета верблюжьей шерсти.
— Я тоже
не могла уснуть, — начала она рассказывать. — Я никогда
не слышала такой мертвой тишины. Ночью по саду ходила женщина
из флигеля, вся в белом, заломив руки за
голову. Потом
вышла в сад Вера Петровна, тоже в белом, и они долго стояли на одном месте… как Парки.
— Так — уютнее, — согласилась Дуняша,
выходя из-за ширмы в капотике, обшитом мехом; косу она расплела, рыжие волосы богато рассыпались по спине, по плечам, лицо ее стало острее и приобрело в глазах Клима сходство с мордочкой лисы. Хотя Дуняша
не улыбалась, но неуловимые, изменчивые глаза ее горели радостью и как будто увеличились вдвое. Она села на диван, прижав
голову к плечу Самгина.
Она мучилась и задумывалась, как она
выйдет из этого положения, и
не видала никакой цели, конца. Впереди был только страх его разочарования и вечной разлуки. Иногда приходило ей в
голову открыть ему все, чтоб кончить разом и свою и его борьбу, да дух захватывало, лишь только она задумает это. Ей было стыдно, больно.
Но и то хорошо, и то уже победа, что он чувствовал себя покойнее. Он уже на пути к новому чувству, хотя новая Вера
не выходила у него
из головы, но это новое чувство тихо и нежно волновало и покоило его,
не терзая, как страсть, дурными мыслями и чувствами.
Татьяна Марковна стала подозрительно смотреть и на Тушина, отчего это он вдруг так озадачен тем, что Веры нет. Ее отсутствие между гостями —
не редкость; это случалось при нем прежде, но никогда
не поражало его. «Что стало со вчерашнего вечера с Верой?» —
не выходило у ней
из головы.
Ее сверкающие глаза, гордая поза, честность, прямота, здравый смысл, вдруг прорвавшиеся сквозь предрассудки и ленивые привычки, —
не выходили у него
из головы.
Он
вышел от нее, когда стал брезжиться день. Когда он кончил, она встала, выпрямилась медленно, с напряжением, потом так же медленно опустила опять плечи и
голову, стоя, опершись рукой о стол.
Из груди ее вырвался
не то вздох,
не то стон.
Через неделю после того он шел с поникшей
головой за гробом Наташи, то читая себе проклятия за то, что разлюбил ее скоро, забывал подолгу и почасту,
не берег, то утешаясь тем, что он
не властен был в своей любви, что сознательно он никогда
не огорчил ее, был с нею нежен, внимателен, что, наконец,
не в нем, а в ней недоставало материала, чтоб поддержать неугасимое пламя, что она уснула в своей любви и уже никогда
не выходила из тихого сна,
не будила и его, что в ней
не было признака страсти, этого бича, которым подгоняется жизнь, от которой рождается благотворная сила, производительный труд…
Я послушно спустился за мамой; мы
вышли на крыльцо. Я знал, что они все там смотрят теперь
из окошка. Мама повернулась к церкви и три раза глубоко на нее перекрестилась, губы ее вздрагивали, густой колокол звучно и мерно гудел с колокольни. Она повернулась ко мне и —
не выдержала, положила мне обе руки на
голову и заплакала над моей
головой.
Не успело воображение воспринять этот рисунок, а он уже тает и распадается, и на место его тихо воздвигся откуда-то корабль и повис на воздушной почве;
из огромной колесницы уже сложился стан исполинской женщины; плеча еще целы, а бока уже отпали, и
вышла голова верблюда; на нее напирает и поглощает все собою ряд солдат, несущихся целым строем.
Несмотря на неожиданность и важность разговора нынче вечером с Симонсоном и Катюшей, он
не останавливался на этом событии: отношение его к этому было слишком сложно и вместе с тем неопределенно, и поэтому он отгонял от себя мысль об этом. Но тем живее вспоминал он зрелище этих несчастных, задыхающихся в удушливом воздухе и валявшихся на жидкости, вытекавшей
из вонючей кадки, и в особенности этого мальчика с невинным лицом, спавшего на ноге каторжного, который
не выходил у него
из головы.
Наталья Ивановна ничего
не сказала. Аграфена Петровна вопросительно глядела на Наталью Ивановну и покачивала
головой. В это время
из дамской комнаты
вышло опять шествие. Тот же красавец-лакей Филипп и швейцар несли княгиню. Она остановила носильщиков, подманила к себе Нехлюдова и, жалостно изнывая, подала ему белую в перстнях руку, с ужасом ожидая твердого пожатия.
Старшой подошел и сердито ткнул Маслову в плечо и, кивнув ей
головой, повел ее в женский коридор. В женском коридоре ее всю ощупали, обыскали и,
не найдя ничего (коробка папирос была засунута в калаче), впустили в ту же камеру,
из которой она
вышла утром.
В течение трех дней у Привалова
из головы не выходила одна мысль, мысль о том, что Надя уехала на Шатровские заводы.
Бахарев
вышел из кабинета Ляховского с красным лицом и горевшими глазами: это было оскорбление, которого он
не заслужил и которое должен был перенести. Старик плохо помнил, как он
вышел из приваловского дома, сел в сани и приехал домой. Все промелькнуло перед ним, как в тумане, а в
голове неотступно стучала одна мысль: «Сережа, Сережа… Разве бы я пошел к этому христопродавцу, если бы
не ты!»
— Мама, окрести его, благослови его, поцелуй его, — прокричала ей Ниночка. Но та, как автомат, все дергалась своею
головой и безмолвно, с искривленным от жгучего горя лицом, вдруг стала бить себя кулаком в грудь. Гроб понесли дальше. Ниночка в последний раз прильнула губами к устам покойного брата, когда проносили мимо нее. Алеша,
выходя из дому, обратился было к квартирной хозяйке с просьбой присмотреть за оставшимися, но та и договорить
не дала...
Я вернулся домой; но образ бедной Акулины долго
не выходил из моей
головы, и васильки ее, давно увядшие, до сих пор хранятся у меня…
Очень мы с Василием слюбились;
из головы он у меня
не выходил; а дело было весною.
Когда медведь был от меня совсем близко, я выстрелил почти в упор. Он опрокинулся, а я отбежал снова. Когда я оглянулся назад, то увидел, что медведь катается по земле. В это время с правой стороны я услышал еще шум. Инстинктивно я обернулся и замер на месте.
Из кустов показалась
голова другого медведя, но сейчас же опять спряталась в зарослях. Тихонько, стараясь
не шуметь, я побежал влево и
вышел на реку.
В шалаше,
из которого
вышла старуха, за перегородкою раненый Дубровский лежал на походной кровати. Перед ним на столике лежали его пистолеты, а сабля висела в
головах. Землянка устлана и обвешана была богатыми коврами, в углу находился женский серебряный туалет и трюмо. Дубровский держал в руке открытую книгу, но глаза его были закрыты. И старушка, поглядывающая на него из-за перегородки,
не могла знать, заснул ли он, или только задумался.
Последний раз я виделся с Прудоном в С.-Пелажи, меня
высылали из Франции, — ему оставались еще два года тюрьмы. Печально простились мы с ним,
не было ни тени близкой надежды. Прудон сосредоточенно молчал, досада кипела во мне; у обоих было много дум в
голове, но говорить
не хотелось.
К концу тяжелой эпохи,
из которой Россия
выходит теперь, когда все было прибито к земле, одна официальная низость громко говорила, литература была приостановлена и вместо науки преподавали теорию рабства, ценсура качала
головой, читая притчи Христа, и вымарывала басни Крылова, — в то время, встречая Грановского на кафедре, становилось легче на душе. «
Не все еще погибло, если он продолжает свою речь», — думал каждый и свободнее дышал.
В этом положении она била ее по спине и по
голове вальком и, когда выбилась
из сил, позвала кучера на смену; по счастию, его
не было в людской, барыня
вышла, а девушка, полубезумная от боли, окровавленная, в одной рубашке, бросилась на улицу и в частный дом.
Здесь жили профессионалы-нищие и разные мастеровые, отрущобившиеся окончательно. Больше портные, их звали «раками», потому что они,
голые, пропившие последнюю рубаху,
из своих нор никогда и никуда
не выходили. Работали день и ночь, перешивая тряпье для базара, вечно с похмелья, в отрепьях, босые.
Несколько дней, которые у нас провел этот оригинальный больной, вспоминаются мне каким-то кошмаром. Никто в доме ни на минуту
не мог забыть о том, что в отцовском кабинете лежит Дешерт, огромный, страшный и «умирающий». При его грубых окриках мать вздрагивала и бежала сломя
голову. Порой, когда крики и стоны смолкали, становилось еще страшнее: из-за запертой двери доносился богатырский храп. Все ходили на цыпочках, мать
высылала нас во двор…
Диде сделалось стыдно за последовавшую после этого разговора сцену. Она
не вышла из кабинета только
из страха, чтоб окончательно
не рассердить расчувствовавшегося старика. Стабровский положил свою руку на
голову Устеньки и заговорил сдавленным голосом...
Тяжелее всего Луковникову было то, что ему
не пришлось дослужить последнего трехлетия городским
головой и
выйти даже
из состава гласных.
В сущности Харитина
вышла очертя
голову за Полуянова только потому, что желала хотя этим путем досадить Галактиону. На, полюбуйся, как мне ничего
не жаль! Из-за тебя гибну. Но Галактион, кажется,
не почувствовал этой мести и даже
не приехал на свадьбу, а послал вместо себя жену с братом Симоном. Харитина удовольствовалась тем, что заставила мужа выписать карету, и разъезжала в ней по магазинам целые дни. Пусть все смотрят и завидуют, как молодая исправница катается.
Мы, весь дом, стоим у ворот,
из окна смотрит синее лицо военного, над ним — белокурая
голова его жены; со двора Бетленга тоже
вышли какие-то люди, только серый, мертвый дом Овсянникова
не показывает никого.
Слово крестицкого дворянина
не выходило у меня
из головы.
Шел громкий говор, покачиванья
головами, даже смех; никто
не выходил из церкви, все ждали, как примет известие жених.
Но согласись, милый друг, согласись сам, какова вдруг загадка и какова досада слышать, когда вдруг этот хладнокровный бесенок (потому что она стояла пред матерью с видом глубочайшего презрения ко всем нашим вопросам, а к моим преимущественно, потому что я, черт возьми, сглупил, вздумал было строгость показать, так как я глава семейства, — ну, и сглупил), этот хладнокровный бесенок так вдруг и объявляет с усмешкой, что эта «помешанная» (так она выразилась, и мне странно, что она в одно слово с тобой: «Разве вы
не могли, говорит, до сих пор догадаться»), что эта помешанная «забрала себе в
голову во что бы то ни стало меня замуж за князя Льва Николаича выдать, а для того Евгения Павлыча
из дому от нас выживает…»; только и сказала; никакого больше объяснения
не дала, хохочет себе, а мы рот разинули, хлопнула дверью и
вышла.
Он
вышел наконец сам
не свой
из трактира;
голова его кружилась; но — куда, однако же, ехать?
— Ведь скромница была, как жила у отца, — рассказывала старуха, — а тут девка
из ума вон. Присунулся этот машинист Семеныч,
голь перекатная, а она к нему… Стыд девичий позабыла, никого
не боится, только и ждет проклятущего машиниста. Замуж, говорит,
выйду за него… Ох, согрешила я с этими девками!..
Марье пришлось прожить на Фотьянке дня три, но она все-таки
не могла дождаться баушкиных похорон. Да надо было и Наташку поскорее к месту пристроить. На Богоданке-то она и всю
голову прокормит, и пользу еще принесет. Недоразумение
вышло из-за Петруньки, но Марья вперед все предусмотрела. Ей было это даже на руку, потому что благодаря Петруньке
из девчонки можно было веревки вить.
Заяц швырял и ногами и ушами: неоценимые заслуги Москвы и богопротивные мерзости Петербурга так и летели, закидывая с
головы до ног ледащинького Пархоменку, который все силился насмешливо и ядовито улыбаться, но вместо того только мялся и
не знал, как подостойнее
выйти из своего положения.
К этому времени романтические глупости совсем
выйдут из вашей
головы, и уже
не вас будут выбирать, а вы будете выбирать с толком и с чувством, как знаток выбирает драгоценные камни.